Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приходила и Рита Райт — подруга Лили, переводившая на немецкий язык «Мистерию-Буфф» для спектакля, что прошел летом 1921 года в цирке на Цветном бульваре. При чем здесь немецкий? Спектакль показывали иностранным делегатам съезда Коминтерна. Но, конечно, заслуга ее не в этом. Райт (урожденная Раиса Яковлевна Черномордик) открыла советским людям весь цвет мировой художественной литературы. Кроме Эльзы Триоле (что кажется естественным) она перевела Бёлля, Кафку, Сэлинджера, Фолкнера, Воннегута. Если учесть, что в иное время публикация западных современных классиков была сродни раздаче пайков — то есть помалу и редко, можно себе представить, чтó значила для многих читателей возможность открыть книгу или «Иностранку» с переводами Райт.
В Водопьяном переулке за самоваром появляются знакомые Оси «с работы» — на правах друга дома пьет чаек особоуполномоченный ВЧК Яков Агранов, по домашнему «Яня» или «Янечка». По делам службы он обязан был держать в поле зрения интеллигенцию — расстреливать, если что. Следствие по делу Гумилева вел именно он. Агранов допрашивал и Галину Серебрякову, с которой мы уже встречались в этой книге: «Это был рыхлый, нескладный человек, брюнет, с позеленевшей кожей, густой сетью морщин вокруг злых полубезумных черных глаз, с удивительно длинными и толстыми губами, углы которых были опущены, как у бульдога, к подбородку и придавали лицу выражение жестокости и пресыщения». Но Лиле, вероятно, он казался вполне симпатичным, что дало повод молве связать их любовными узами.
В 1925 году из коммуналки в Водопьяном переулке всем троим пришлось съехать в Сокольники, где было уже три комнаты, в самой большой из которых стояли рояль и бильярд. А в 1926-м Маяковский выхлопотал уже четырехкомнатную квартиру с ванной на Таганке в Гендриковом переулке — по тем временам просто шикарные апартаменты! Квартирка была маленькая, но хорошая. Правда, сначала потребовалось немало усилий, чтобы привести ее в порядок, вытравить клопов, поселившихся здесь без всякого разрешения и прописки. Хлопоты по обустройству нового жилья взяла на себя Лиля — купила мебель в «Мосдреве», заказала шкафы (имевшиеся в продаже в квартиру не влезали), продала по этой же причине рояль «Стейнвей»: «Принцип оформления квартиры был… ничего лишнего. Никаких красот — красного дерева, картин, украшений. Голые стены. Только над тахтами — сарапи, привезенные из Мексики, а над моей — старинный коврик, вышитый шерстью и бисером, на охотничьи сюжеты… На полах цветастые украинские ковры». Маяковский заказал медную дощечку на входную дверь «Брик. Маяковский».
Для салонных сборищ предназначили столовую (14 квадратных метров!), днем приема назначили вторник, когда дом наполнялся московской богемой и чекистами. Приходили Пастернак, Асеев, Шкловский, Мейерхольд, Эйзенштейн, Пудовкин, Кулешов, Дзига Вертов, заметно поднявшийся по служебной лестнице Агранов, его коллеги Захар Волович, Михаил Горб, Валерий Горожанин (соавтор Маяковского и его хороший приятель). Народу собиралось много, светская беседа о новинках в литературе, живописи и кино протекала за столом. «Как много в горке стояло посуды! — вспоминала Лиля. — Я покупала ее так: “Дайте, пожалуйста, три дюжины самых дешевых стаканов”. Или “тарелок”. Ведь к нам ходило так много людей! В столовой каждую неделю было собрание “Нового ЛЕФа”, ставили стеклянный бочонок с крюшоном, я делала бутерброды. Водку не пили, и пьяных не бывало никогда». Но разве чекистов удивишь бутербродами? Домработница Аннушка пекла изумительные круглые пирожки, щедро раздаваемые хозяйкой, которая предлагала их гостям со словами: «Кому пирожок?» — и бросала желающим через стол.
Как-то на одном из вторников в Гендриковом переулке между раздачей пирожков чуть не случилась драка, обсуждался кинофильм, в адрес которого гости произнесли немало критических слов. Вдруг выяснилось, что сценарий картины написал Шкловский. «Он стал грубо огрызаться. Тогда Лиля Юрьевна предложила вместо сценария Шкловского обсудить любой другой плохой игровой сценарий. Шкловский неожиданно подскочил, как ужаленный, и закричал: “Пусть хозяйка занимается своим делом — разливает чай, а не рассуждает об искусстве!”» — передавал Лилин муж Катанян.
Приходили иностранцы, в 1927 году их было слишком много — отмечался первый круглый юбилей советской власти, в Гендриков переулок попал мексиканский художник Диего Ривера, запомнивший, как было жарко в квартире от энтузиазма присутствовавших. Здесь он встретил американца Теодора Драйзера.
Как и в первом Лилином салоне, праздники в Гендриковом переулке не обходятся без маскарадов. Так, известен маскарад 1929 года, поводом для которого послужит выставка Маяковского «20 лет работы». Правда, состав участников будет несколько иной — не только уцелевшие футуристы, но и новые друзья — сотрудники ГПУ «Горб, Сноб, Горожанин и Яня с женами», и еще до кучи — турецкий поэт Назым Хикмет, а также несколько представителей творческой интеллигенции. Режиссером действа выступит Мейерхольд, захвативший с собой «костюмы: жилетки, парики, шляпы, шали, накладные бороды, маски и прочую театральную бутафорию». Маяковскому почему-то достанется огромная козлиная голова из папье-маше, надев которую, он оседлает стул и будет громко блеять, изображая рогатое животное, по какой-то нелепой причине олицетворяющее у людей понятие адюльтера. Впрочем, выбор вполне логичный — ибо в этот вечер Лиля не будет сводить глаз с очередного любовника — славного сына Советской Киргизии, председателя Совнаркома этой среднеазиатской республики товарища Юсупа Абрахманова. Маяковскому останется лишь блеять. Похоже, роль козла отпущения станет для него последней — в следующем, 1930 году поэт застрелится. Чекистов порешат чуть позже…
Следующий салон Лили Брик возникнет уже по другому адресу — в кооперативном доме в Спасопесковском переулке, 3, куда они с Осипом переедут в 1930 году. Место застрелившегося в апреле Маяковского (хорошо, что он успеет внести в кооператив первый взнос) в этом тройственном союзе займет будущий комкор Виталий Примаков, активный участник Гражданской войны. На двери трехкомнатной квартиры будет красоваться почти такая же табличка, что и в Гендриковом, только с иной фамилией. Некоторых это покоробит, например, Варлама Шаламова, который в 1935 году придет в Спасопесковский переулок: «Почему-то было больно, неприятно. Я больше в этой квартире не бывал».
Несмотря на свою молодость, Примаков получил известность как талантливый военачальник, в 1919 году, в 21 год от роду, он уже командовал дивизией Червонного казачества, отличавшегося особой непримиримостью к врагам революции. Сталин ценил Примакова, имевшего хорошие перспективы продвижения по службе. В 1930 году он служил военным атташе в Японии. «Мы прожили с ним шесть лет, — вспоминала Лиля, — он сразу вошел в нашу писательскую среду. Он и сам был талантливым писателем, достаточно прочесть хотя бы его рассказы в “Альманахе с Маяковским”. Примаков был красив — ясные серые глаза, белозубая улыбка. Сильный, спортивный, великолепный кавалерист, отличный конькобежец. Он был высокообразован, хорошо владел английским, блестящий оратор, добр и отзывчив. Как-то
